Сидячий митинг о судьбах прессы и др.

Эту статью можно было озаглавить и так: «Между нами, журналистами, говоря – 2». Статья с таким заголовком (без двойки, разумеется), в номере пятом за этот год, была посвящена визиту в наш город писателя, журналиста и человека, который, кажется, живет в другом измерении, потому что успевает всегда, везде и во всем. Речь идет о Дмитрии Быкове. Помимо прогнозируемых выступлений перед широкой публикой, Дмитрий Львович тогда успел пообщаться и с будущими журналистами из Центра коммуникационных технологий. Подобный сценарий был и у другого известного писателя и журналиста – Захара Прилепина: в минувшую среду, незадолго до анонсированного в экономическом университете спектакля «Допрос» (скопинский театр «Предел») по его одноименной повести, известный литератор успел ответить на вопросы «молодых да ранних».
ДЛИННЫЙ, ТРУДНЫЙ ПУТЬ ИЗ АДА В АД
Перефразируя название автобиографической книги и известной песни Мэрилина Мэнсона, можно сказать, что в какой-то мере то же самое ждало и отечественную журналистику, когда она превращалась сначала в перестроечную, а затем в современную российскую. Так во всяком случае мог бы сказать сам Прилепин в минувшую среду. Впрочем, не мог, а действительно сказал: «Спустя 20-30 лет, оглядываясь на те времена и изучая гражданский, социальный и культурный дискурсы, начинаешь понимать, что ситуация была гораздо сложнее, чем может показаться. К концу 80-х советская журналистика во многом растеряла свою стилистику, метод и форму подачи материала. Перестройка принесла то, чего ранее быть не могло. Когда стали появляться такие издания, как «Эхо Москвы», газета «Коммерсантъ», первые глянцевые постсоветские журналы, это было абсолютным шоком для жителей тогда еще Советского Союза. Такой формы подачи еще не было, и этот товар, хотя на тот момент журналистику нельзя было назвать товаром, сразу заявил себя как одну из вещей, которая определяет не просто социальную и культурную жизнь, а бытие государства. Статус журналиста был колоссально высок, как никогда в России, наверное. Это было время упоения и возникновения репутаций совершенно из ничего. Люди из низших классов могли «на коленке» придумать новую газету, а через полгода становились главами холдингов. Так же быстро репутация порой и заканчивалась. Это было время Остапов Бендеров».
Прилепин вспомнил, как однажды редактору «Коммерсанта» Андрею Васильеву позвонил тогдашний министр иностранных дел и в лоб спросил, кто стоит за изданием. Услышав удивленное васильевское «никто», чиновник гневно бросил трубку.
С точки зрения Прилепина, завоевание столь высокого статуса, когда журналисты могли на равных общаться с властью, сыграло впоследствии с ними злую шутку, и мнимая победа продержалась сравнительно недолго – пять-восемь лет. Дело в том, что пресса в то время была практически вся либеральной, в отличие от основной массы населения. Когда появилась вероятность реанимации старого строя, «журналистика вступила в прямой и с точки зрения профессии недобросовестный сговор с действующей властью. Момент истины – выборы президента в 1996 году, когда, по словам сведущих людей, победил Геннадий Зюганов.
Проснувшиеся на другое утро после победы Ельцина журналисты были людьми другого толка, которые уже получили колоссальные финансовые вливания. С тех пор это стало законом. Так или иначе, журналистика потеряла то право разговаривать с властью на равных, которое она получила в 1989-1990-х годах. Больше ни один журналист не может прийти к министру в качестве соразмерной фигуры. Власть в данном случае журналистику обыграла».
Но страшно было не только это, продолжал Прилепин, а еще и за то, что с конца 80-х в стране начал создаваться новый образ современного человека – западного, смелого, волевого и «выдавившего из себя раба по капле». Всё это привело к необратимым последствиям: народ, напротив, не поумнел, зато накинулся на все запретные ранее темы. А вместе с народом и журналисты.
Характерным примером того стал, по мнению писателя, Константин Эрнст, который «в 1989 году вел замечательную программу «Матадор», что с эстетической, что с журналистской точки зрения. Даже Гордон рядом не стоял. Чем известен Эрнст ныне и какой переворот он совершил, мы знаем. Он создатель во всех смыслах общественного телевидения, которое ставит своей целью общаться с максимально упрощенным человеком, который паразитирует на всех самых низменных чертах и пороках. Журналисты вырастили не нового человека, а глобального всероссийского «урода».
Рассказывал Прилепин и о своем пути в журналистике. Вспоминал, как Александр Проханов предлагал ему возглавить газету «Завтра»: «Я собрал тогда совершенно бе_зумную команду: Навальный, Кашин, Ольшанский, Шаргунов, я сам. Почти что будущий Координационный совет оппозиции. Но Проханову быстро позвонили из каких-то важных кабинетов и сказали: «Мы вам всё сделаем, что хотите, только не надо этого парня». Проханов позвонил и сказал, что ему «духовник» запретил отдавать мне газету «Завтра». Имя этого «духовника» я знаю».
Ранее забавный случай произошел в бытность Прилепина редактором нижегородской газеты «Дело». «После второго же номера позвонил Немцов и сказал: «У вас есть Стонгарт и Лавлинский – увольте обоих и редактора еще». Ирония судьбы заключалась в том, что все эти люди были мной, а псевдоним Стонгарт я вообще взял в честь моего кота».
Работая же в «Свободной прессе», Захар вывел для себя главную проблему российской журналистики: «Это даже не некая боязливость и самоцензура, не прикормленность к определенным кормушкам, не низкая мобильность. Главная проблема – это то, что все российские СМИ в целом покупаются на ту повестку дня, которую предлагает федеральная власть. Например, вбрасывается, условно говоря, закон Димы Яковлева или закон о гей-парадах, и все, как голодные собаки, на это набрасываются. Но ни для настоящего, ни для будущего это не важно. Зависимость журналистики от повестки дня, тренда – вот что самое страшное. (…) В любом случае, эти попытки должны сталкиваться либо с нашим игнорированием, либо с собственным пониманием действующего социального, культурного и политического процесса». Однако писатель отметил и тот факт, что российский журналист отличается от западного мотивированностью: если для европейца работа заканчивается в 17:00 и ни минутой позже, то российский может раскручивать свою тему сутками напролет.
Прилепин долго еще рассуждал, подробно и с интересом, о многих вещах – о бардовской, рок– и рэп-культуре, о том, почему старается не писать произведения от лица женщины, о провокационности журналиста Кашина и т. д. и т. п., но, кажется, самое любопытное было сказано им в монологе про журналистику.
СПЕКТАКЛЬ, НА ВЫХОД
Через час после пресс-конференции начался спектакль. Свободных мест в зале практически не было. Впрочем, даже сам Прилепин, вышедший представлять постановку земляка Владимира Деля, не испытывал на этот счет иллюзий и честно признался залу, что действо не для слабонервных, а следовательно, исход части зрителей вполне прогнозируем и даже понятен. Так оно и было. Не успевают герои Леха (Роман Данилин) и Новиков (Михаил Сиворин) представиться, как на сцене начинает твориться какая-то чертовщина. Парней жестко и глумливо избивают в отделении представители правоохранительных органов. Эти сцены действительно могли заставить многих покинуть зал.
Заметим, однако, что такой откровенной чернухи, как в оригинальной повести, не было: не станут же «играючи» актеры (Данилин и Сиворин сыграли не только главных героев, но и всех второстепенных) избивать друг друга прямо на сцене! Для этого был придуман такой прием: вместо человека бутылки ударялись об стол; если нужно было показать кровь, то в лицо летел кусок мяса. Тоже мало приятного, но зато без рукоприкладства. Что любопытно, момент, когда опер (здесь мы употребляем это слово в качестве заявленного имени) готов был изнасиловать Новикова бутылкой, в самой повести отсутствовал. Когда режиссера спросили, является ли это прямой отсылкой к знаменитому делу в Казани, он ответил отрицательно, пояснив это импровизацией актеров. «Внезапная» импровизация.
На первый взгляд, перед зрителем обычная криминальная чернуха: неповинных ребят перепутали с кем-то и стараются во что бы то ни стало выбить показания. Но это лишь одна сторона медали, притом не самая главная. Ведь затем парней отпускают домой, а после повторного вызова в отделение сдержанно и почти издевательски извиняются перед ними: ошиблись, мол, с кем не бывает. Интересно здесь то, как реагируют парни. Они начинают пороть горячку, кажущуюся геройством лишь на первый взгляд: да я в прокуратору заявление отнес, да я уже все СМИ оповестил! Оказывается, что дальше банальной неврастении да выплескивания желчи на близких никто не идет. И потому опер жестко, но правдиво замечает позже Новикову, что он – мокрица, выродок и не достоин называться мужчиной.
О вырождении в спектакле и речь по большому счету. На первый взгляд, бросается в глаза аналогия с фильмом Серебренникова «Изображая жертву», учитывая и одну тему, и сходных персонажей: мало того что и там, и там – полиция, так еще и «оперы» похожи чисто внешне (Данилин с Виталием Хаевым). Однако Дель заявил, что этот фильм он не смотрел, а Прилепин – что смотрел, но никаких аллюзий на него не делал, да и вообще, лента ему не понравилась.
А вот что не понравилось самому Делю, так это реакция зрителя на спектакль. Аплодисменты были откровенно жидкими. Многие, не дожидаясь возможности пообщаться с людьми, работавшими над спектаклем, сразу потянулись к выходу. Дель вещал зло, с укорами: «Кто вас усыпил навсегда? Глаза отсутствуют, «нас это не касается». Это бульварная пьеса о жизни французских проституток? В зале много молодых людей, которые могут оказаться в аналогичной ситуации. Вы будете всю жизнь заниматься экономикой, думая, что вас никто не тронет? Впереди только олигархи вас ждут? Проснитесь! Это же снежное королевство!»
Прежде с ним начала спорить Ия Воробьева, руководитель театра «Белая ворона», заметившая, что реакция у зрителей была вполне адекватной увиденному, для многих же это стало шоком. Затем более жестко высказался профессор театрального института Александр Галко, не без ехидцы отметивший, что, может быть, в Петербурге и хотят превратить спектакль в митинг или концерт и даже добиваются этого, но в Саратове пришел как раз зритель, не скачущий и не улюлюкающий. В конце концов Дель понемногу успокоился. Это, впрочем, не значит, что позже дискуссий не было. Были, и немало. Но это тот случай, когда упоминать их не стоит: они сильно потеряют в пересказе.

Источник: ГАЗЕТА НЕДЕЛИ В САРАТОВЕ, № 8 (236) от 05.03.2013