Завтра саратовскому писателю и журналисту Владимиру Гурьянову исполнится 70 лет

В литературу он пришел из журналистики, отдав периодической печати сорок лет жизни, из коих двадцать пять – это Петровская районная газета. Журналист, ставший писателем, - случай не столь уже редкий. Правда, обратного движения – из писателей в журналисты я что-то не наблюдал. Хотя некоторые журналисты, даже став знаменитыми писателями, отнюдь не порывали с журналистикой, продолжая активно сотрудничать с газетами и журналами. Один из ярких примеров в этом отношении, пожалуй, - Константин Симонов, военная публицистика которого пользовалась не меньшей популярностью, чем его военные романы, стихи и пьесы. И на вопрос о его отношении к журналистике Константин Михайлович, даже на пике своей писательской славы, неизменно отвечал предельно лаконично: «Остаюсь журналистом…».
Правда, некоторым журналистам, ступившим на литературную стезю, лучше было бы не выходить из своей родной стихии. Ибо у нас, в Саратове, можно назвать немало примеров, когда из превосходных и ярких в прошлом журналистов получались весьма посредственные писатели. Владимир Гурьянов, к счастью, избежал подобной печальной участи. Гурьянов-прозаик оказался, по мнению многих, ничуть не хуже, а, на мой взгляд, даже масштабней, глубже Гурьянова-журналиста. Но, разумеется, что и он отдавал себе отчет о возможной непредсказуемости, даже рискованности подобной метаморфозы. Своими сомнениями на этот счет он не раз делился со мной, как со старым товарищем, еще с университетской поры. Не потому ли он выходил из журналистики постепенно, так сказать, на тормозах, посвятив свою первую повесть горячим, а подчас и глубоко драматичным будням районной газеты. Прочитав ее, я не только целиком одобрил, но и стал ее редактором, будучи в то время главным редактором Приволжского книжного издательства, где повесть В.Гурьянова «От чистого сердца» и вышла в 1988 году. Чем же она привлекла не только меня, но и многих читателей, прежде всего, конечно, коллег-журналистов?
Как известно, Пушкин, сам отдавший весомую часть своего гениального многогранного таланта журналистике, назвал журналистов «сословием людей государственных». Правда, в нынешнее «рыночное» время, когда единственным средством связи между людьми становится голый материальный интерес, чересчур многие из наших пишущих коллег, особенно либерального толка, забывают, или стараются забыть, что смысл журналисткой профессии не в служении толстосуму-олигарху или коррумпированному чиновнику, а тем людям, о которых они пишут. Газетные киоски поражают ныне обилием разложенных в них изданий, расположившихся в немыслимом для еще недавних времен количестве. Но в подавляющем большинстве все это газеты или глянцевые журналы желтого или полужелтого направления, заполненные всякого рода занимательной (или не очень!) чепухой. Как отмечал в свое время выдающийся государственный деятель, оригинальный философ, а также тонкий аналитик либеральной печати К.П.Победоносцев, главное назначение подобного рода изданий – это «удовлетворение низких инстинктов праздного развлечения». В этом главная причина той мутной волны насилия, негатива и всяческой чернухи, что захлестнула наши газеты и телеэкраны.
Совсем иную картину дает нам В.Гурьянов в повести «От чистого сердца», описывающей будни районной газеты, стоящей очень близко к своему читателю. Сила районки, как это убедительно доказывается автором, - в ее неразрывной связи с тружениками села. «Мы жили и живем с ними одной жизнью, одними радостями и одними заботами. Они, эти люди, у нас на виду, а мы у них. Здесь жизнь чиста и первозданна. Здесь каждый уважающий себя человек, в том числе и журналист, не слукавит, не покривит душой».
Основанная на строгом документальном материале, повесть В.Гурьянова «От чистого сердца» рассказывала читателю, что такое районная газета, чем она живет и дышит, и почему она так нужна сельским жителям. Автор рисует образы журналистов в пушкинском понимании этого слова. Пусть они работают в маленькой газете, но мыслят и пишут широко, так сказать, по большому счету. С государственным подходом не только к явлениям общероссийского масштаба, но и к самому простому человеку-труженику. Конечно, бывали в редакции и случайные люди, но они как-то не приживались и исчезали также быстро, как и появлялись. Поэтому автор не слишком на них задерживается, упоминая лишь мимоходом. Вообще, для творческого почерка В.Гурьянова характерна постоянная нацеленность на положительного героя, так сказать, делателя жизни, что, по его мнению, является одной из главных традиций отечественной литературы.
Могут возразить, что современные печатные и электронные СМИ тоже нацелены на человека. И, возможно, даже в большей степени, чем в прежние времена. Это верно. Как верно и то, что человек труда на печатных полосах и телеэкранах почти повсеместно вытеснен некого рода антигероем, показанном в насилии, жестокости и других отвратительных свойствах человеческой натуры. При этом ссылаются на то, что у таких передач и материалов высокий рейтинг. Рейтинги, конечно, надо проводить и учитывать, но только не в качестве определяющего критерия. Нельзя руководствоваться принципом: коль на такую тематику есть спрос, значит, нужно ее давать. Тот же К.Победоносцев мудро замечал: «Спрос был не такой, если б не так ретиво было предложение».
Как отмечает в своей повести В.Гурьянов, большое значение уже в те времена играла в газете постоянно поддерживаемая интерактивная связь между читателями и редакцией, в результате которой на газетных полосах появлялись новые рубрики, а то и целые разделы. «Словом, люди всегда поддерживали наш жизненный тонус, - резюмирует автор. – И низкий поклон им за это. Можно с уверенностью сказать: уровень газеты и журналистов во многом определяется требовательностью и взыскательностью читателей, героев публикаций». В своих заметках «Из дневника», рассыпанных по тексту повести В.Гурьянов признается, что если бы его лишили возможности писать о человеке, он сразу бы ушел из газеты. Ибо «без этого газета перестает дышать жизнью».
Надо заметить, что повесть «От чистого сердца» сыграла в творческой судьбе автора особое значение не только потому, что она была первой, но еще и потому, что в ней он впервые использовал свое художественное перо. Ибо в этом строго документальном повествовании мы встречаем уже сильно беллетризованные фрагменты. Как, например, отлично выписанный в художественном отражении эпизод, относящийся ко времени прохождения автором срочной воинской службы. Сюда же можно отнести и лирические отступления, также нередко вводимые автором в ткань повествования. И хотя публицистический стиль В.Гурьянова тоже «не топором окантован», говоря словами поэта, но, как мне кажется, именно с художественных фрагментов своей документальной повести он стал определяться как прозаик, взяв старт для перехода к чисто художественным жанрам.


Где-то я вычитал, что талантливые люди бывают двух типов: с чувством выхода и без оного. У вторых талант словно бы застревает в душе. Те островки художественности, что мы встречаем в повести «От чистого сердца», без сомнения, пробудили в авторе «чувство выхода», высвободив талант из его внутреннего заточения, и тем споспешествовали его свободному самораскрытию на страницах его последующих произведений. И теперь, спустя время, в недавно вышедшей из печати новой повести В.Гурьянова «И дал Бог силы…» мы уже с первых строк ее чувствуем уверенную руку мастера, набрасывающего февральский пейзаж короткими, но точными мазками. Кстати, пейзажу в этой повести уделено немало места – будь то панорама полевых работ или наступление нового сезонного года. Активно участвует пейзаж и в создании конкретного или, напротив, созвучного переживаниям героев настроения. Насыщенные яркими красками картины природы привлекают внимание своей романтической приподнятостью, тонкой поэтической образностью, что не удивительно, если иметь ввиду, что начинал когда-то В.Гурьянов именно со стихов. Это еще в школьные годы была первая проба пера. Хотя к применению к его прозе можно в то же время говорить даже и о некоем «презрении к форме», как это называл Петр Палиевский. Точнее, не к форме вообще, а к собственной форме, как стремлению как-то выделиться только благодаря ей (излюбленная метода постмодернистов!). Перед нами как раз тот случай, когда форма подсказывается автору самой жизнью. Вернее, той средой, в коей автор обретался с самого детства. А место его рождения – станция Жерновка Петровского района Саратовской области. Эта «тихая родина», да еще районный городок Петровск и есть его «географическое поле» как писателя, используя выражение Константина Федина. «В молодые годы я работал в районной газете, - пишет В.Гурьянов, - много и охотно писал о деревенских людях. Видимо, кое что получалось, потому как редактор поддерживал мое стремление, за что я бесконечно благодарен ему». Действительно, В.Гурьянова можно назвать писателем-деревенщиком, воскрешая в жизни полузабытый ныне термин. Ибо все написанные им до селе в той или иной мере связаны с русской деревней. И, добавлю, с его многолетней работой районного газетчика.
Но вернемся к лирическому пейзажу, являющемуся завязкой упомянутой повести «И дал Бог силы…». Можно предположить, что некий не в меру ревнивый и дотошный изыскатель литературных влияний, прочитав эти строки, не без удовлетворения воскликнет: «Ага! Но ведь и у Шолохова «Судьба человека» начинается с пейзажа, описания ранней весны на Дону!» Ну да, начинается. И что из этого? Хотя и там, и тут завязка начинается с поездки рассказчиков, но у Шолохова цель поездки не обозначена. Зато в повести «И дал Бог силы…» поездка рассказчика мотивирована это профессией как районного журналиста – «за материалом», на колхозное собрание, посвященное аттестации механизаторов на классность (были же такие!). Пейзаж здесь выступает в роли экспозиции завязки, что в прозе встречается не так уж редко. Хотя в судьбах шолоховского Андрея Соколова и гурьяновского Тимофея Краснова, действительно, есть какие-то сходные моменты, начиная с их довоенной жизни. Потому что оба они – простые работяги. Первый работал в плотницкой артели, потом выучился на слесаря. А в двадцать девятом году изучил автодело и сел за баранку. Второй был летом трактористом, а зимой – сельским кузнецом. Да еще каким! «Кузнечным молоток играл в руках Краснова, выбивая на наковальне веселую перезвонную песню». Есть нечто общее и в военных судьбах этих людей. То общее, о котором хорошо написал Константин Симонов в стихотворении, посвященном роковому для нашего народа дню 22 июня 1941 года:


А Соколова и Краснова эта общая беда коснулась в таком объеме, коего бы хватило и на сто человек. Оба героя попадают в плен при сходных обстоятельствах. Андрей Соколов, как мы помним по рассказу «Судьба человека»,-в полубессознательном состоянии, сильно контуженный. Пулеметчик Тимофей Краснов, прикрывая отход своего батальона, был ранен в ногу, но все таки сумел подняться и побрел в тыл. Истекающий кровью красноармеец наткнулся на колонну советских солдат, бредущих под немецким конвоем. Но ни сил, ни времени, чтобы бежать в находившуюся совсем близко лесную рощу, у него уже не было… В глубине глаз этих двух старых солдат словно бы затаились отблески тех мучительных переживаний и унижений, через которые они прошли, оставив за собой все круги фашистского ада. В конце концов обоим все же удается бежать, после нескольких неудачных попыток. Впрочем, при весьма драматичных и даже несколько авантюрных обстоятельствах, которые при некоторой схожести имеют и существенные отличия, связанные с резкой индивидуальностью судеб обоих героев. Весьма отличаются рассказ «Судьба человека» и повесть «И дал Бог силы…» и по своей художественной структуре. У Шолохова рассказ ведется от первого лица его героя, то есть Соколов сам рассказывает о себе. У Гурьянова жизненная судьба Краснова дается в авторском пересказе. Есть и другие отличия. Все таки в одном случае мы имеем дело с рассказом, хотя и по-шолоховски очень емким, с глубоким подтекстом. А в другом – с полномасштабной повестью, что позволило автору развернуть широкую панораму довоенной и послевоенной жизни русской деревни, где он обнаруживает отличное знание специфики крестьянского труда, с художественно ярким изложением многих сельскохозяйственных процессов. Ведь, не смотря на то, что всех мужиков призвали в Действующую армию, надо было пахать, сеять, убирать урожай… И все это тяжким бременем легло на плечи русских женщин, стариков и даже детей.
Тема русского крестьянства, его трудной, чреватой многими опустошительными переломами судьбе целиком посвящена и другая повесть писателя – «Суровый удел», действие которой разворачивается на большом историческом отрезке времени, - от двадцатых годов минувшего века до послевоенных лет, на которые, собственно говоря, и пришлось деревенское детство автора, являющегося представителем того поколения, которое ныне называют «детьми войны». Кроме того обращение к советскому прошлому для В.Гурьянова принципиально актуально в силу того, что в «лихие» 90-е годы ультралиберальные политтехнологи и историки подвергли его жестокому публичному четвертованию и шельмованию. Характерно, что тотальное отрицание советской идеологии не мешало им действовать, по сути, теми же методами. Как остроумно заметил один из историков, говоря о Фоме, то бишь о нашем довольно неприглядном настоящем, им непременно надо лягнуть Ерему, то есть советские времена, чтобы попытаться если не оправдать, хотя бы как-то обелить настоящее: «Вот когда был настоящий ужас, а вы говорите цены растут, тарифы, криминал, коррупция…», как бы слышим мы в подтексте подобного рода огульных обвинений.
Но разве можно уничтожить человеческую память? – задается автор вопросом в своей повести «Суровый удел». Ведь с прошлым мы связаны тысячами живых, нетленных нитей. Пусть мы живем сейчас в другом государстве, но пепел прошлого по-прежнему так же властно стучит в наше сердце.
«Жизнь новая потеснила старую, заметала е следы. Но разве все заметешь? – читаем мы в одном из авторских отступлений. – Каждая живая душа – хочет она того или нет, впитывает память о прошлом и выносит е на белый свет снова и снова. Глубоко вросли корни жизни. Думаешь, прошло все, исчезло, ан нет. Вынесут корни на поверхность былое и обернется оно жизнью уже сегодняшней».
Поскольку сам В.Гурьянов мог бы сказать о себе строчкой Евгения Винокурова: «К широкому в кости простонародью я от рождения принадлежу…», то и герои повести «Суровый удел» - люди, в общем-то, простые, обыкновенные. Хотя подчас, чтобы подчеркнуть их физическую выносливость, а главное духовную стойкость, автор наделяет отдельных из них чертами настоящих былинных богатырей. В первую очередь это относится к образу Гриньки Григорьева, который «лет в пятнадцать, озоруя, подхватил на плечи годовалого бычка и ну бегать с ним по лугу. С тех пор и прозвище к нему прилепилось – Бык». Крепкая порода, суровое воспитание, а также сметливость, разворотливость и трудолюбие Гриньки привели в тому, что в те же пятнадцать лет он был уже добросовестным, толковым работником – и на сенокосе, и на жнитве, и на мельнице.
«Бедно, а радостно жилось», замечает автор, имея ввиду Гриньку и его закадычного дружка Миньку Сарайкина. И, развивая свою мысль, поясняет далее: «Хвалить тогдашнюю жизнь, сердце не поворачивается. Почитай, в каждой избе нужда по углам сидела, да на печке вместе с малыми ребятишками с голодухи плакала. Но совесть люд имел. Знал, что хорошо, что плохо, и старался в чистоте и согласии сохранять свою душу. Отсюда и силушка, и терпение».
Говорят, что «деревенская проза», возвеличенная в свое время такими художественными вершинами, как Василий Белов, Василий Шукшин, Виктор Астафьев, Валентин Распутин, - «гречневыми гениями», как называл писателей-деревенщиков подобного масштаба самобытный русский поэт, певец русской деревни Николай Клюев, ныне умерла. Как потихоньку вымирает и сама русская деревня. Печально об этом думать, но того вековечного уклада, того мира, что описывает в своих повестях В.Гурьянов, уже почти не существует. Опустели или совсем вымерли когда-то многолюдные волжские села, кои стояли раньше плотно – околица к околице. А теперь от одного села до другого – десятки, а то и сотни километров. «Время давно поглотило ту жизнь и тех людей,» - с сожален7ием констатирует В.Гурьянов. и хотя «унылые ветра старательно заметают былое», но у литературы свои законы. Недаром Эрнест Хемингуэй в своих «Островах в океане» высказывает парадоксальное, на первый взгляд, суждение: «Когда меня тянуло в какие-то памятные места, я понял, что лучше туда не ездить, а вспоминать о них».
Впрочем, нынешним «городским деревенским» (если вспомнить название известного документального телефильма Дмитрия Лунькова), к коим относится и сам В.Гурьянов, и ездить-то бывает некуда. Ибо от их родных сел остались зачастую одни названия, да и то лишь в памяти тех из них, кто там когда-то родился. Но именно это обстоятельство и помогает тем из них, кто стал, подобно В.Гурьянову, писателями, с удивительной яркостью воссоздать былое. Ведь точно описать личные ощущения, чувства, картины лучше всего тогда, когда они покидают тебя. Так, к примеру, живя близ Волги, многие ее не видят. Но стоит навсегда покинуть ее берега, как великая река очень зримо и красочно начнет всплывать в твоей памяти. Бери перо и описывай! Разумеется, если ты владеешь литературным стилем, как это удается В.Гурьянову. нельзя не отметить живость и красочность его стилевых оборотов, словно бы извлеченных из самых потаенных глубин народной и, я бы сказал, ядреной мужицкой речи. Известный поэт и критик Русского Зарубежья Георгий Адамович тайну писательского мастерства усматривал в ощущении автором «веса слова». Мне довелось принимать участие в подготовке к изданию всех книг Владимира Григорьевича, начиная с самой первой его повести «От чистого сердца». И мне всегда отрадно было отмечать, что описанное Адамовичем ощущение, когда «слово на точно предусматриваемом расстоянии описывает ту кривую, которая ему предназначена», постоянно выявляло себя и крепло от книги к книге, что без всяких слов красноречиво свидетельствует о растущем мастерстве талантливого прозаика.
Наконец, нельзя не упомянуть об одном знаменитом событии, которое, как нельзя кстати, случилось накануне юбилея писателя. Дело в том, что за повести «И дал Бог силы…» и «Суровый удел» Владимиру Григорьевичу Гурьянову присуждена Всероссийская литературная премия имени нашего писателя-земляка, классика советской литературы Михаила Алексеева за этот год.
Владимр Азанов,
член Союза журналистов СССР,
член Союза писателей России.