Поздравляем с победой нашего коллегу Ирину Крайнову

В число победителей Международного литературного конкурса вошла саратовская журналистка Ирина Крайнова

Жюри определило лауреатов Первого Международного литературного конкурса «Есть город, который я вижу во сне…». Конкурс проводился общественной организацией «Агентство регионального развития» (Одесса) при поддержке Всемирного клуба одесситов и Объединения Русских ЛИТераторов Америки (ОРЛИТА) в рамках XVI Международной книжной выставки-ярмарки «Зеленая волна». Организатор «Зеленой волны» – выставочная компания «Экспо-Юг-Сервис».
Цели конкурса - укрепление культурных связей одесситов всех стран; объединение творческих усилий в сохранении и приумножении уникального духа многонациональной Одессы; поиск литературных дарований и популяризация их творчества в Одессе, Украине и других странах.
В конкурсе приняли участие поэты и прозаики, родившиеся в Одессе или полюбившие этот город во время своего пребывания в нем, – всего более 400 произведений от 111 авторов из Украины, Азербайджана, Беларуси, Грузии, Израиля, Казахстана, Молдовы, России, США и Франции поступили на конкурс.Тематика конкурсных работ - «Одесса издалека», «Одесса в моей душе».
Авторитетное международное жюри конкурса (председатель – великий наш сатирик Михаил Жванецкий), в которое вошли критик, главный редактор литературно-художественного журнала «Октябрь» Ирина Барметова (Россия), журналист, вице-президент Всемирного клуба одесситов, редактор газеты «Всемирные Одесские новости» Евгений Голубовский (Украина), писатель и литературовед, преподаватель Пенсильванского университета, президент Объединения Русских ЛИТераторов Америки (ОРЛИТА) Вера Зубарева (США), журналист, редактор «Российской газеты», исполнительный директор Всемирного клуба одесситов Сусанна Альперина (Россия), писатель, журналист, заслуженный работник культуры Украины Роман Бродавко (Украина), писатель, журналист Ольга Ильницкая (Россия), писатель, журналист, редактор газеты «KesKus», член жюри Международной "Русской премии" Елена Скульская (Эстония), драматург, вице-президент Всемирного клуба одесситов, главный редактор журнала «Фонтан», основатель Клуба одесских джентльменов Валерий Хаит (Украина), поэт, прозаик Людмила Шарга (Украина), -определило имена победителей. В номинации «Поэзия» -победители конкурса из Украины,Франции, США и России.
В номинации «Проза» - из Украины,Беларуси,Франции,США, России ( все остальные из Москвы и Петербурга). В число победителей -россиян вошла наша журналистка Ирина Крайнова, живущая сейчас в Саратове.

Крайнова- дважды «Золотое перо» губернии, девятикратный лауреат творческих конкурсов журналистов -городских, областных и межрегионального (Петербург- Саратов), посвященного 300-летию Русского музея.Член двух творческих Союзов – нашего, СЖ и СТД (ВТО) России. Она ведущий культурный журналист области, обозреватель по Саратовской области Российского театрального журнала «Страстной бульвар».Еще одна её профессия – литературный редактор, была им в газете, в журнале,в Региональном книжном издательстве.Пишет и рассказы, которые публиковались в газетах.
Ирина – одесситка в пятом поколении, неудивительно, что она охотно откликнулась на предложение написать рассказ о своем городе в номинации «Одесса в моей душе».Как она говорит, труднее всего было уложиться в заданный размер- 12 тысяч строк с пробелом.Она и не ожидала таких результатов, поскольку это был конкурс для прозаиков и поэтов, а Ирина все же считает себя журналистом.Поздравляем нашего коллегу с победой!
Ниже мы публикуем ее рассказ.



Ирина Крайнова


Дождь начался громко, с раскатами, но силы его, видимо, истощились: пошел мерно, зашумел глухо, как море за закрытым окном. Под такой дождь хорошо думается.

…Вот она, всё ближе, ближе. Матовая, нефритовая, солнечная на просвет. Волна, подхватившая со дна песчинки и мелкие водоросли. Мягко выносит её на берег, шлёпнув напоследок лёгкой материнской рукой…«Серёжку нашли в капусте, Маринку - в море», - когда она услышала первый раз? Кто-то из взрослых пошутил, Серёжка, кузен и вечный соперник в играх, захныкал совсем по-девчоночьи: «Почему Марку в море, а меня в ка-апусте?!» Она была младше на год и училась всему, глядя, как учат его, - плавать, нырять, прыгать в воду. И буквы так выучила.
А вот её - в море! Она точно знала где. Конечно, в Отраде, где мостки ржавыми сваями уходят вдаль, полузатонувшая баржа у берега и жёлто-охристые камни на берегу. Папа по своему обыкновению хотел заплыть чуть ли не в Аркадию - а тут, нате, она явилась. Такая, в чепчике, в длинном байковом платье с утятками. Папа и вытащил её на берег.
«В море, в море», - она так часто слышала это в детстве, что ни капельки не сомневалась. И очень удивилась, узнав о каком-то роддоме около Куликова поля. Никто роддом ей тот не показал. Предлог «около» стерся, осталось только Куликово поле, замечательное место для появления на свет. Тезка того, поля свободы.
Домашние рассказывали, как папа опаздывал в роддом, тут такси, он кинулся, а перед ним, как в сказке, Алла Тарасова из МХАТа. И просит уступить машину – на репетицию спешит. МХАТ в Одессу приехал. Папа, конечно, уступил. А мама с дочкой из-за его рыцарских подвигов чуть пешком не пошли с Куликова поля - да на родную улицу Белинского.
Поле и море не слишком рифмуются между собой, и ей нравилось думать, что нашли её всё же в Отраде, а на Куликовом поле они уже вместе с папой уступили очередь «легенде МХАТа». Мифы имеют над нами необъяснимую власть. Она увлечётся историей и театром.
Её первые ощущения - высота и тишина. Высота двуспальной кровати с металлическими шишечками значительна для ползущего малыша. Тишина неполная: в комнатке множество людей, слышно их сонное дыхание. Вот–вот забьют чёрные часы у окна. Потом они сломаются, и Маринке будет казаться, что там поселился её дедушка, которого она никогда не видела. Платье с утятками «навырост» мешает ползти, но она упрямо движется к краю. Первый поход «мамая» на Куликово поле.
На двоих с братом - большая чёрная коляска. Нарядные, с весёлыми кудряшками, они восседают по её краям. Бабушка Инна торжественно везёт их выгуливать. Дворовые мальчишки, попросив «скатнуть разок», разгоняются до немыслимой скорости, разбегаются кто куда, а коляска продолжает свой полёт по улице Белинского, мимо загса, где расписались папа и мама, мимо тяжёлой скамьи с чугунными ножками, как с ришельевских времен, до угла, где большие уличные часы.
Это было особым шиком - догнать коляску «до часиков». Мальчишки состязались в ловкости, детки замирали от ужаса и восторга в несущемся экипаже, бабушка почти на той же скорости неслась вслед с нестрашными угрозами: «Сказились! От я вас!»
Она божились, что никогда больше не доверит тем «шибенникам» своих деток. Шибенники клялись: «Ни, тётечка, мы медленно-медленно!». Доверчивая тётечка отдавала коляску, гонки начинались снова.
С коляской связана ещё одна история, ставшая притчей во языцех. Как-то они отправились на прогулку вместе с Наташей, Серёжиной сестричкой. Девица она была чрезвычайно серьёзная, и номер с катанием «до часиков» у неё не прошел. Наташа вцепилась в коляску мёртвой хваткой, бабушка Инна отлучилась в гастроном.
Но когда старушка, нагруженная авоськами, оттуда вышла, Наташи нигде не было. Бабушка заметалась по улице, переходя на всё более высокие ноты. Она добежала до будки газводы, когда её голос уже больше напоминал вой пожарной сирены, с еле различимым: «Украли-и!!!» Тётя Броня «с газводы», полная сочувствия, возопила из будки с не меньшей силой. Две пожарные сирены на маленькой приморской улочке! Нашлись очевидцы: кто-то видел, как девочка с чёрной коляской свернула в Отраду. Беглецов настигли за углом, в знакомом дворике, заросшем виноградными листьями так, что виднелись только двери дома. Какой-то дядька глянул к ним в коляску - бдительная Наташа сразу увезла малышей.
Тётя Броня долго ещё развлекала округу «страшилками» о чёрной коляске. Почему она была чёрной? Старая потому что, покрашена первой попавшейся краской. Не до эстетики было в первые мирные годы.
Марина многое помнит, чего помнить, вроде, и не должна. Как долго стоял на их милой, зелёной улочке слепой дом. Был он без окон, без дверей, без крыши. «Разбомбленный», - авторитетно сообщил всезнайка Серёжка. Ближе к ночи, чёрно-бархатной в Одессе, опасались ходить мимо его пустых глазниц. А тут ещё бабушка вспомнила, как бомба упала рядом с их домом. Ушла в землю, там и осталась. Маринка стала бояться низко летящих самолетов. Она сильно наклонялась, точно и её сейчас начнут бомбить. Передался, верно, страх её матери, девочкой ехавшей из Кишинёва в Одессу вместо семи часов семеро суток - под бомбёжками.
Их улица Белинского была миниатюрной, но важной для города. В неё упирались колоритные Большая и Малая Арнаутская, она граничила с бульваром (Французским!). С одной стороны улочка почти соприкасалась с парком Шевченко, где с высокого морского берега начиналась Одесса, и когда-то входила в линию порто-франко. На другом конце она плавно переходила в Отраду, тихую, тенистую часть города. С плитками синеватого тротуара - застывшую лаву везли из вулканической Италии, с могучими старыми акациями, соединявшими свои стволы в один, ширины и крепости дуба, с говорящими названиями улиц - Отрадная, Уютная, Ясная, Морская. Потому как хитро ни плутали улочки, как ни запутывали идущих по ним, за последним поворотом всегда открывалось море. И всегда неожиданно. Не голубое, не зеленое - «самое синее в мире», что верно, то верно.
Мама Зина непреклонно вела всех на пляж в седьмом часу утра. На коричневатой фотографии, едва успев родиться, Маринка уже у жёлтого камня - у мамы на ручках. Когда же закончились все «ручки» и коляски, родилось это невероятное ощущение свободы. Тогда не было ещё ни канатной дороги, ни асфальтовой, плавно поворачивающей к берегу. И они чувствовали себя с братом первооткрывателями мира - слетали с крутого обрыва наперегонки, а навстречу неслась такая знакомая, красноватая, «марсианская» земля с выжженной солнцем травой.
Море встречало хрустальной чистотой, знобкой прохладой раннего часа. Старушка баржа к их услугам. Высшим шиком считалось, позагорав там, красиво и небрежно спрыгнуть в воду солдатиком. Однажды, не рассчитав силы, Маринка прыгнула плашмя и сильно ударилась животом о воду. Но виду не подала. Вдруг брат увидит и поднимет на смех?
Потом в Отраде построили хорошие мостки, намыли волнорез. Как-то они с Серёжей приплыли к нему в сильные волны. Маринка никак не могла взобраться на него, но упорно лезла - она же не слабачка какая-то. На пляже сделали и водяную горку, что сразу вела на глубину, они летели туда со всего размаху!
Отличным развлечением был ещё обмазанный с головы до ног засохшей грязью дедок, он брел себе по берегу, время от времени выкликая, всегда неожиданно и пронзительно: «Лиманьская грязь! Кому лиманьская грязь?!»
У них было два любимых занятия на пляже: лузгать семечки, и что-нибудь скушать, все равно что. Четыре медика в семье катастрофа. Кушать на море?- с этим строго. Только фрукты, в крайности, мороженое!
Они жадно смотрели, как на соседних подстилках доставались большие стеклянные банки, оттуда извлекалась молодая румяная бульбочка, мясистая красная помидорка, ароматный крепкий огурчик, жирная, душистая до невозможности украинская сарделька. Всё в миг уминалось хорошо упитанными детками. А им не покупали даже жареные пирожки. «Вы знаете, какими руками они делались?!» - спрашивала мама с квадратными от благородного негодования глазами. Они не знали. «А вы знаете, из чего они делались?»- продолжала мама. Они и этого не знали. Но все поедавшие эти замечательные пирожки с начинкой «из чего угодно» были почему-то живы и здоровы.
Перед обедом начиналось новое линчевание. Брат и сестра, как старшие, разбирали работу поприятнее. Сестра шла за хлебом, брат бежал заправлять сифон к тете Броне. Где теперь театр оперетты, стояла её будочка. Там еще рос великан тополь, уходящий далеко в небо. Маринке же снова доставался керосин. Она плелась с мило благоухающим баллоном по улице Чижикова на Канатную, мимо бани и велотрека. В кромешную тьму лавки керосинщика. Тот весь почернел от продажи своего товара - там был и уголь.
Зато вечером они ехали в город. Так это называлось, хотя их улица в десяти минутах ходьбы от центра. На Дерибасовской мороженица манила прохладой зеркальных стен с нарисованными пингвинами, ловко эквилибрирующими шариками крем-брюле и пломбира. На холодных мраморных столиках сифоны с сиропом. Но и газвода не дозволялась суровой мамой Зиной. Наевшись вкусных ледяных шариков (Сережка как-то на спор съел пять штук!), шли на Приморский бульвар, где вагончики фуникулёра и - бывали салюты. В них участвовал ещё Маринкин папа: сначала стреляли из сигнальных пистолетов.
Только утренний дождь мог расстроить чёткие мамины планы. Как бунтующий школяр, врывался он весёлым перестуком в затенённые виноградом окна комнаты, будил их бодрым шумом, отличным от привычного гроханья трамвая. И был тот шум самой лучшей музыкой. Можно сколько хочешь жмуриться в постели (спать чего-то уже не хотелось)- никто не потянет тебя на утреннем холоде на пляж, не пошлёт в лавку керосинщика!
В дождь играли в карты. Не в «дурака», по-взрослому - в «девятку», на медные копейки и «трюльники». Азартная Маринка нервничала, сильно краснела. Ехидный братец повторял во всеуслышание: «Марка переживает!»
И ещё - за картами можно было грызть семечки! Это ли не настоящее счастье? Правда, если это «счастье» продолжалось дольше, чем три дня, все уже не находили себе места в их 15-метровой комнатке. Но - Одесса, июль, юг. Солнце вскоре снова водворялось на небо, дети - твёрдой рукой мамы Зины - на пляж…

Какие ж они были маленькие дурачки! От моря они уставали…Как далеко теперь её море и её город. Думала, приедет сюда, изойдет слезами. Нет, ничего. Спустилась к Ланжерону, дивно похорошевшему. И скорей - в Отраду, мимо оставшихся ещё охристых камней. На родимом пляже - теперь «пиратском», в духе Стивенсона- искупнулась и всплакнула, не без того. И пошла почти не изменившимися, наизусть знакомыми Уютными и Отрадными улочками к своей, самой уютной и отрадной. Всё на месте: старинная аптека с мраморными ступенями на углу, тубдиспансер наискосок, её домик с потемневшей черепицей.
Пока она ностальгически шмыгала носом у «домика», оказавшегося, кстати сказать, модерном, с вертикальными узорами фасада и ассиметрией лоджий, проглядела эту чёрную тучу. Дождь прыснул не всерьёз, притих было, сходя на нет, снова разошёлся, и полил, и полился…Марина вся вымокла.
В спасительную «двойку» - троллейбус, как в ковчег, набились насквозь промокшие пассажиры. Рядом с ней уселся мужичок с ноготок - с лопатой наперевес. Остановка провожала его дружным смехом. Дядечка был бос на одну ногу. На другой каким-то чудом держался матерчатый домашний тапок. «И что они смеются?»- жалобно обратился он к Марине. «И де другой?» - моментально проникаясь напористо-обаятельными родными интонациями, спросила она. Интонация в Одессе - наше всё. Сосед доверчиво разжал руку: второй тапок он бережно прятал на груди. И задушевно спросил: «И де ваши дети?»- «Дома», - механически ответила Марина. Тот радостно закивал: «Им крупно повезло – они бы тоже промокли!»
Господи, всё изменилось за десятилетья, мир стал другим, а Одесса… Одесса всё та же. И люди такие же - добрые, смешливые, открытые, как дети. И всё так же набегает на берег за улицей Белинского легкая волна. Матовая, нефритовая, солнечная на просвет.