КАКИМ Я ЗАПОМНИЛ ОТЦА

Отец бы долго смеялся, если бы узнал, что в стране был объявлен «Год литературы». А потом, пожалуй, обрадовался бы: «Наконец-то, – сказал бы он, покачивая головой, – дошли до слова, наконец-то вспомнили о том, что русская литература может дать ответы на все вопросы – только читай, только думай над прочитанным…»
По очевидным причинам у меня не получится, конечно, даже наметить хоть сколько-нибудь объективный портрет отца – поэта Владимира Ивановича Пыркова, которому в августе этого года могло бы исполниться восемьдесят… Знаете, мы с папой часто разговаривали без слов, понимали друг друга по краешку взгляда. Вот и сейчас я позволю себе такое немногословное, разбитое на крошечные подглавки воспоминание. Кто хоть чуть знал Владимира Ивановича, тот сразу поймёт, о чём я…
* * *
Знаете, уже очень больной, отец набросал на клочке бумаги простым карандашом, сидя у окна и глядя на серое небо поздней осени, небольшую зарисовку о своём каждодневном труде в военное детство – собирать хворост, помогая тем самым маме, Екатерине Алексеевне. Как-то я поздно вернулся с лекций, когда папа уж задремал, зашёл на кухню, случайно прочитал, пробежал глазами – и ком подступил к горлу.
«Чёрным былом поросло всё Подгорье. Это было очень плохое, но это было единственное тогда топливо. Я собирал осеннюю, в изморози, траву; человеком ли я казался кому-то издали, маленький серый оборвыш в ноябрьском безразличном тумане, или каким-то зверьком, устраивающимся на зимовку, я не знаю. Я собирал эти отжившие растения, сваливал их в кучи, катал из них шары, клубы, метал из них чуть ли не стога, а потом волок, тащил, пёр к дому стеблистую массу будущего огня и дыма, зная, что тепла она даст мало, но уж зато потрещит, позабавится печь! Когда попадались почерневшие остовы подсолнухов, я радовался. Ничтожна причина такой радости: некрасивая вылущенная щеглами шапчонка на узловатом позвоночнике – лета скелет».
* * *
Отец не был тяжёлым человеком. Так случилось, что мы с ним много лет сверяли свои жизни с лёгким ритмом вёсельных взмахов – плавали по караманским разливам на вёртких и длинных «берёзках», выходили в открытую Волгу на устойчивых «кефалях», прижимались к озёрным тростникам на кургузых неудобных «ершах»… И вёсельная лёгкость как-то передалась и папе, сделала не похожим на многих и многих его уважаемых коллег по писательскому цеху, которые, как они выражались, обязаны были «пахать с восьми до двенадцати» за рабочим столом. Отец работал не меньше – его мысль до последнего дня была живой и бурлящей, и успел написать он немало – до сих пор читатели спрашивают в библиотеках его «Колокола под снегом», «Материнскую речь», «Алый снег», «Свет берёз», «Лилии с ближних озёр», «Дом на Венце». Хотя последняя прижизненная книга папы – «Дом на Венце» – вышла в Приволжском книжном больше четверти века назад. Разумеется, ходить по чиновным коридорам и клянчить деньги на книгу отец бы никогда не стал! И с ужасом наблюдал, как графоманы разных мастей издаются за свой или спонсорский счёт и гордо самопрезентуются: у меня вышла пятнадцатая книга, а у меня – двенадцатая…
Но я теперь не о том. Вот как весело и легко писал Владимир Пырков о вёслах и лодках, о любимом его времени года – августе:
Я старше стал на год,
но я и моложе
на целое лето, на целое лето –
хотя бы на горсть подрумяненных ягод,
хотя бы на лучший рассвет из рассветов.
Моложе на белую лилию в речке,
на ложку цветастую, полную мёда,
на гриб боровик в затаённом местечке,
на озеро с именем Чёрные воды.
Свежей на один бугорок на ладони,
на твёрдое зёрнышко хлебного злака,
на миг, когда в пойме
заржали вдруг кони,
на строчку одну, над которою плакал.
На взмах плавников моих –
вёсел летучих,
на всплеск хоть один голавля золотого,
на самую чёткую радугу в тучах,
на нить драгоценную ливня слепого…
Кончается лето. Весь август исхожен.
Меня, как на крыльях, по лету носило.
Я старше стал на год.
Но я и моложе
на солнечный диск –
на цветок девясила.


* * *
Папу всегда просили – во всех издательствах, редакциях, журналах – сочинять к чьим-то юбилеям адреса. Он очень остроумным был человеком, юбилеи ненавидел в принципе, но адреса обычно писал блестящие. Причём в последнюю секунду. Неделю назад, скажем, звонил Валентин Иванов, художник наш известный, с просьбой написать поздравление в афористичной форме замечательному редактору, мастеру старой доброй редакторской школы Владимиру Панову. Помню, собираемся утром на рыбалку, а тут Иванов звонит, отец поднимает трубку – «Валентин, тебе чего? рано ведь ещё…» А Валентин в ответ: «Да на вчера же договаривались, насчёт адреса…» Отец был дружен с Пановым, очень хорошо к нему относился, ценил как товарища, как друга, как человека, разбирающегося в слове. И выдал сразу же экспромт, который потом вошёл в здешний писательско-редакторский фольклор:
О да, вначале было Слово.
Но… под редакцией Панова!
* * *
Отец ведь вёл отдел поэзии в журнале «Волга» с 1980 по 1991 годы, а в Ульяновске, до того, как мы приехали сюда, возглавлял писательскую организацию. И отличал по двум-трём строкам поэзию от непоэзии. «За что мне этот груз, – вздыхал он, бывало, – знать цену строки?» Вздох был неслучайным, потому что пишущие буквально атаковали отца, подсовывая ему рукописи (Интернета-то никакого не было!) при удобном и неудобном случае. Раз, помню, сидим на балконе вечером летним, говорим про что-то тихонечко. А тут, сверху, буквально с неба, то есть с верхнего этажа, как будто случайно падает листок с напечатанным стихотворением. Потом ещё и ещё один. И каждый – аккуратно так подписан…
* * *
Однажды в газете «Правда», кажется, при Андропове, поместили разгромную статью, где говорилось, что в «Волге» поэзия – чисто ботаническая. Одни цветочки. А где же курс партии? Особенно рецензент негодовал по поводу стихов Фёдора Сухова – замечательного поэта-фронтовика из деревни Красный Оселок, что под Волгоградом. Сухов увлекался местными, диалектными словами-самоцветами. «Что это за «павечерь» да «паутрь»? Что это всё за «лешевы дудки»? А как же индустриализация сельского хозяйства?» Пришлось бедному папе после планёрки подыскивать стихи, где всё громыхало от лязга машин, подъёмных кранов, бульдозеров… Тётя Галя (Галина Даниловна Ширяева, прекрасный наш детский писатель), покачала тогда, помню, головой: «– Володенька, что ж это за кошмар у тебя в поэтическом разделе, что это за монстры железобетонные?..»
* * *
К своим товарищам по писательскому призванию отец относился очень уважительно, ценил умного собеседника, талантливого рассказчика. Дружил с Николаем Благовым, с Владимиром Бойко, Михаилом Чернышевым, Юрием Никитиным, Иваном Малохаткиным. С Иваном Шульпиным и Виктором Сафроновым, конечно же. С прекрасным и мудрым поэтом Людмилой Каримовой. Но терпеть не мог всяческих сборищ, тусовок, посиделок, где говорят за жизнь. Недолюбливал пустой сарказм, издевательский тон, не терпел развязности. Когда в той же «Волге» после ухода отца стали появляться в девяностые скабрезные эссе про Федина или Гагарина, отец махал рукой: «Это всё пустое». И так уж сложилось, что о литературе с каждым годом всё более и более подробно разговаривал мой папа только со мной. Не потому, что я такой умный. Скорее, наоборот. Не было строки, которую написал бы я и которую не раскритиковал бы самым беспощадным образом отец. Зато и редкая похвала его радовала несказанно. Так уж у нас повелось в семье: отец всё критиковал, мама все мои творения боготворила, брат иронизировал… А жена – сама писателем оказалась!..
О чём же говорил со мной отец? О хлебе из лебеды. О том, что когда-нибудь на параде или на каком-нибудь государственном шествии люди понесут портреты Льва Толстого и Ивана Шмелёва; о том, что история человечества – это история войн, а могло бы быть так, чтобы это была история искусств и ремёсел; о том, что литература смягчает нравы; о том, что нет оружия сильнейшего, чем слово; о том, что ужаснулся (в 94 или 95 году это было), когда в одном перечне из уст госчиновника услышал: маргиналы, неблагонадёжные элементы, инвалиды, учителя; о том, что мы забываем о главных ценностях – чистой воде и плодородной земле; о том, чтобы я не забывал названия заливных озёр его детства, навсегда сгинувших в пучине нового моря: Светлое, Лебяжье, Тростяное, Окунёвое, Изумор, Ромашкино… А в последние годы папа и со мной стал разговаривать всё чаще и чаще без слов.
* * *
Каким я запомнил папу? Весёлым, улыбающимся, загорелым, с мольбертом или планшетом в руках, размашисто гребущим на лодке, склоняющимся над листами бумаги, припорошенными соцветиями цветущей липы. Если же взять последний год, когда он болел после инфаркта и не выходил из дома, то таким: он сидит в летний жаркий полдень перед открытым окошком, перед ним несколько исписанных карандашом листов, он смотрит внимательно вдаль, потому что вот-вот должна прилететь Курица. Так мы звали меж собой потрясающе красивого рыжего голубя, прилетавшего откуда-то каждый день к нам на балкон в течение, наверное, лет семи и буквально с отцом породнившегося. Если Курица иной раз не являлась, то папа был мрачнее тучи. А если навещала его, то он радовался, что ребёнок. Курица появлялась откуда-то свысока, прямо из кучевых облаков. И вот папа всматривается, всматривается, а потом вдруг громко так говорит: «Курица летит!» И идёт, опираясь на палочку, на балкон, чтобы покормить любимую птицу, чтобы сказать ей то, что уже не хотел или не мог говорить людям…




Об авторе


ПЫРКОВ (ВАСИЛЬЦОВ) Иван Владимирович – писатель, журналист.
Родился в 1972 г. в Ульяновске.
В 1995 г. окончил филологический факультет Саратовского педагогического института, в 1998 г. – аспирантуру, а в 2006 г. защитил кандидатскую диссертацию, посвящённую жизни и творчеству Гончарова.
Печатался в журналах «Смена», «Наш современник», «Волга», «Волга XXI век», «Сура», «Вестник славянских культур», в газете «Российский писатель», в сборнике «Лучшие стихи года», в российской периодике. Ведущий нескольких газетных колонок в саратовских и российских СМИ: главная тема выступлений – возвращение незаслуженно забытых имён и утраченных духовных ценностей.
Пырков (псевдоним – Васильцов) – автор двух поэтических сборников, литературно-критических статей по истории русской литературы и современному литературному процессу, участник Международных гончаровских научных конференций в Ульяновске, лауреат Международного конкурса «Золотое перо России».
Член Союза писателей и Союза журналистов России, кандидат филологических наук, доцент кафедры Русской классической литературы педагогического института СГУ и кафедры русского языка и культуры Саратовской государственной академии права.