БОГИ ВОЙНЫ

Истребитель танков
Слышала не раз, как наши фронтовики спорили между собой, кто на войне «всех важнее». Обычно спор шел между пехотой , флотом и авиацией. Пехотинцы утверждали, что , конечно, главные они, подданные «царицы полей». Моряки настаивали на первенстве флота – «царя морей», летчики восхваляли свой род войск – «королеву неба». Тележурналист , кинодокументалист и писатель Михаил Исхизов в пустых спорах не участвовал. Он точно знал, что «всех главнее» на той большой войне были артиллеристы .
Девятнадцатилетним юношей попал в самое пекло – колоссальное танковое сражение под Прохоровкой – и сумел описать фронтовую жизнь в очерках и повестях с симоновской лаконичностью и пробирающей до костей правдой войны. После краткого курса в Черкасском пехотном училище, эвакуированном на Урал, где больше было «шагистики» и холодного формализма, чем полезных для солдат вещей (и это в 42-м году!), к выпускникам пришел усатый майор:
«Работа, конечно, опасная (он так и сказал: «работа»), но бить фашистов надо… Такое вот дело, сынки». С тех пор, как нас зачислили в Черкасское училище, никто нас «сынками» не называл. И никто с нами, вот так, по-доброму, по-человечески, не разговаривал. О том, что такое противотанковая артиллерия, мы тоже были наслышаны. Знали, что там воевали самые отчаянные ребята. Майор был хорош, а мы хотели по-настоящему бить фрицев. Человек двадцать бывших курсантов вышли из строя…».
Две документальные книги Исхизова о той поре - «Повесть о первом взводе» и «День да ночь». Помните, как в Сказе о Мальчише-Кибальчише? «Нам бы только ночь простоять да день продержаться». «Бой местного значения» (подзаголовок его второй книги) с вражескими танками и автоматчиками продолжался только один день и одну ночь. Но был крайне важен для сержанта Исхизова, для его артиллерийского расчета, его гвардейского истребительного противотанкового артиллерийского полка, а, значит, для исхода всей войны, если удостоился целой повести. В двух книгах рассказывает автор о друзья-однополчанах, об их суровом 57- миллиметровом «боге войны».
Михаил Давыдович не только превосходный писатель (был лауреатом конкурса на лучшее историко-литературное произведение о воинском подвиге), психолог и стилист, у него безотказное чувство юмора. На войне ж «одной минутки не прожить без прибаутки, шутки самой немудрой».
Знаете, как он начинает свою повесть? Сценкой розыгрыша необстрелянного «штабного» со смешной фамилией Дрозд, присланного «для оказания помощи и поддержки» бывалому артиллерийскому расчету. Оставшийся за сержанта Опарин делает вид, что разоблачает немецкого шпиона.
«-Свой я! Свой! Опусти автомат! - завопил солдатик, но руки послушно поднял.- Вот так-то лучше, похвалил Опарин,-Рядовой Афонин, разоружить и обыскать!
Афонин поднял тяжелые веки. Смотрел то на Опарина, то на солдата…Ждал, пока они оба провалятся.Но не дождался..
-А ну его. – Афонину не хотелось вставать. Афонину спать хотелось. – Зачем тебе этот шибздик нужен?
-Афоня, теряешь бдительность, - не отставал Опарин. – Это же подозрительная личность .Интересуется расположением орудий…
Афонин нехотя поднялся, стряхнул шинель, подошел к застывшей с поднятыми руками подозрительной личности и снял у нее с плеча автомат».
Но те же ершистые ребята (и бедный Дрозд, которого они так жестоко разыграли) превращаются в бою в беспощадных истребителей танков: в землю врастут, но врага не пропустят. Вот один из ключевых эпизодов исхизовской повести.
«Крепок все – таки был Опарин. И ноги пробиты, и плечо зацепило, а еще находились силы видеть все, что делается вокруг, да и командовать.
Лихачев, откинув за спину автомат, послушно бросился к прицелу. И Дрозд от опаринского окрика пришел в себя. Сообразив, где он находится ,вскочил на ноги и, не обращая внимание на гул в голове, припустился к орудию.
- Огонь! - отдал команду Опарин.
В ту же секунду, не взглянув на прицел, Лихачев нажал спусковой механизм, и снаряд полетел черт знает куда.
- В прицел смотри! - заорал Опарин.- Заряжай!
На этот Лихачев пригнулся к прицелу, вжался в резину окуляра правым глазом и поймал танк в перекрестие. В маленьком окуляре танк казался особенно большим и несокрушимым. Не надеясь ни попасть в него, ни остановить, если даже попадет, Лихачев выстрелил. И попал под башню. Танк застыл, как будто в стенку уперся.
-Есть! – закричал Лихачев.- Испекся! Один испекся!
В этот момент из-за танка, уже окутавшегося дымом пожара, выползла другая немецкая машина. Но теперь Лихачев готов был встречать немецкие танки, сколько их ни появится. Он, как гвоздь в доску, вбил бронебойный снаряд в нижнюю часть машины, где сидел водитель. И этот танк застыл. Но ствол орудия стал поворачиваться, вынюхивая, откуда стреляют.
Только не успел вынюхать. Лихачев врубил в него второй снаряд, и третий…».
Немало было таких схваток у артиллериста Исхизова. За одну, где он был наводчиком, представлен к ордену Красной Звезды. Тогда его артиллерийский полк воевал на 1-м Украинском фронте.
Очень сдержанно, с обычной своей несуетной скромностью ,описывает эпизод Михаил Давыдович: «Это было на Украине. Немецкие танки на нас идут, командир полка приказал встретить их и остановить. Ну, мы и встретили: на четыре танка и два бронетранспортера одно орудие. Подбили два танка и бронетранспортер. Бой случайно наблюдал начальник артиллерии корпуса. Он велел наградить расчет» (полное описание боя в книге «Повесть о первом взводе»). Там же, на Украинском фронте Исхизов впервые ранен.

А мне кажется, еще один подвиг моего героя остался без награды: однажды всю ночь он «вызывал огонь на себя», то и дело перебегая с места на место, чтобы осветить сигнальными ракетами место боя (об этом в рассказе Исхизова, публикуемом ниже). Не всегда фронтовики получали по заслугам.

Выживший

Вот как объясняет сержант Исхизов фронтовое прозвище артиллеристов - «смертники». «В пехоте после атаки полвзвода осталось. Значит, взвод есть. А у нас: накрыло пару орудий, и нет взвода… И еще: нас меньше и мы на виду. Значит, и потери видней. За год с небольшим, что я провел в полку до самого ранения, погибли или были покалечены в бою по меньшей мере 90 % бойцов расчетов». «Старичков» оставалось всего три человека, выживших еще с Курской дуги: он сам, взводный и старшина батареи Видно, в рубашке родились, все трое. А ему еще суждено было выжить, чтобы рассказать нам правду о войне – по-своему, по-исхизовски: просто, сильно, порою – с доброй улыбкой.
Михаил Давыдович очень эмоционально вспоминал первый и последний день войны.
«22 июня. Мы сидели втроем на крыльце нашего дома: я, Сергей Долин и Лева Гордеев. Нам было хорошо. Тепло. Учебный год позади, а впереди каникулы и ничего делать не надо. Хочешь – иди на Двину купаться, хочешь – иди на угол и покупай мороженное, хочешь – иди в кино…И мы, кажется, решили, что надо сходить в кино. А из открытого окна какой-то квартиры доносился голос радио…Мы это радио не слушали и не слышали... Но случается и так: не слушаешь, не слушаешь, и вдруг, как будто что-то мгновенно изменилось: услышали! Услышали, что фашисты напали на нашу страну, услышали, что началась война. Три великовозрастных балбеса пришли от этого сообщения в великое уныние. Как же так: война и без нас? Война, а мы не сумеем сразиться с врагом! Мы ведь понимали, что фашистов разгромят в считанные дни…Мы были уверены, что уже завтра в Германии начнется всеобщая забастовка. Мы знали, что в Руре и Гамбурге (до сих пор не могу понять, почему именно в Руре и Гамбурге) восстанут рабочие и с оружием в руках пойдут на штурм фашистского режима…Нам тоже хотелось «в сабельный поход», нам тоже хотелось «гремя огнем, сверкая блеском стали»… Мы втроем отправились в райком комсомола. Нам сказали: «Мобилизуетесь по переоборудованию школ в госпитали». Несколько дней мы только тем и занимались, что выносили парты и вместо них устанавливали в классах кровати».
О последнем дне войны - по его рассказу - написала дочь Ирина Комарова.
«9 мая. После второго ранения папа учился, кажется, в школе младших авиаспециалистов… Он был начальником караула, а тут Победа! А надо следить за порядком, караулы проверять. Приходит на пост, караульный стоит веселый и пьяный – все празднуют, как не поднести служивому… Он на этого солдата наорал, с поста снял, другого привел – через час тот веселый и пьяный. Ставит третьего – та же история… А вся ответственность на нем! Не хочется в день Победы под трибунал загреметь. Так до вечера и ходил, злой и трезвый. И только, когда его сменили, пошел праздновать».
В это весь Исхизов, остроумный, неунывающий, но прежде всего - человек железной дисциплины и долга, как растили наше довоенное поколение.

Учитель жизни

Михаил Исхизов оставался в армии до 1950 года, год проработал электросварщиком на саратовском заводе тяжёлого транспортного машиностроения. Окончил вечернюю школу рабочей молодежи, поступил на исторический факультет СГУ. Всерьез увлекся археологией, как научный сотрудник ездил в экспедиции Академии наук в Нижнее Поволжье и Казахстан. Напишет вскоре научно-популярную книгу «Загадки древних курганов», ставшую настоящим бестселлером для всех, влюбленных в историческое краеведение.
Он всегда любил историю, но на последнем курсе университета журналистика все же перетянула. Пишет много, охотно. Станет завотделом балашовской газеты «Комсомолец», вскоре возглавит отдел саратовской областной газеты «Заря молодёжи», редактирует университетский «Ленинский путь». Наконец, в 1961 году приходит в
Саратовский областной комитет по телевидению и радиовещанию, где много лет будет главным редактором. Делал документальные фильмы, писал книги, создавал популярные сатирические выпуски «На крючок» (вот где пригодился его фирменный юмор). Стал Почётным работником телевидения и радио.

Как вспоминала журналист Алла Лосина, работавшая с Михал Давыдычем (МД), «человек он был совершенно особенный. Мудро и по-отечески руководил редакцией информации областного телевидения. Его масштаб был виден сразу, но при этом очень мягким был человеком». Немало зрелых журналистов считают «Михал Давыдыча» своим главным учителем – в профессии и в жизни.
Уже в солидном возрасте Михаил Давыдович куда-то уехал, мы потеряли его след. И вдруг…Именно вдруг.

МД нашелся!

Знакомые упоминули в разговоре фамилию Исхизовых. Фамилия редкая, я переспросила, имеет ли она отношение к известному саратовскому телевизионщику. Мир тесен, обрадовавшись найденному «концу» клубочка аж в Израиле, передала любимому журналисту мою книгу о Японии. Вскоре в квартире раздался звонок. Такая же рослая красавица, как ее отец, Ирина привезла новую книгу Михаила Давидовича – солидный том фэнтэзи с ироническим подтекстом (иного от него и не ждала!), изданный в Канаде, и свой новый детектив. Дочь унаследовала литературный дар отца.
Когда я снова доехала до Ашкелона, маленького городка Средиземноморья с более чем трехтысячелетней историей, МД было уже 94 года. Он жил с дочерью у лазурного моря, в красивом белом доме. Теперь он взялся за древнюю историю, перетолковывая ее события в юмористическом ключе, напоминающем манеру Лео Таксиля с его «Забавным Евангелием»:
« Думаете, Творец создавал Адама и Еву для праздного и бесперспективного образа жизни? Ничего подобного! Ему не нужны были два вечных курортника с бесплатными путевками. Именно поэтому, как только Адам и Ева были готовы, он сотворил необходимое дерево и прозрачно намекнул подопечным на запретные плоды. Творец был не только всемогущим, но и всеведущим, он знал, что запретный плод сладок… Поэтому, предвидел результат, работал на результат и достиг результата…».
Когда мы вернули религию в русло нашей жизни, мы как будто разучились смотреть на вещи с разных точек зрения. Но только не мудрый старый историк!
Та наша встреча на древней земле Израиля продолжалась почти три часа. Ирина накрыла изысканный стол, где было все, от красной рыбки до фирменного блюда хозяйки «под шкафом»: раньше его там и хранили, в тесноте маленькой квартирки.

Так же остер и внимателен был взгляд фронтовика, светел и проницателен ум, точны наблюдения над жизнью и людьми. Нас многое роднило с МД: профессиональная любовь к истории и уход из нее в журналистику, нежная привязанность к «Зорьке» – нашей молодежной газете, яркой и задиристой во все времена ( и мои, и исхизовские).Оба мы поработали в университетской газете. Ну и ,конечно, совершенно покорял непотопляемый юмор этого человека более чем серьезного возраста.
Мы вспоминали прежнее телевидение. Михаил Давидович, описывая нравы партийного начальства, поведал забавную историю. Саратовское ТВ, которому тогда дозволена была лишь реклама областного управления торговли, непозволительно рано сообщило о скором снижении цен (что надо делать лишь в канун снижения). Естественно, магазины сразу обезлюдели, а главного редактора вызвали на ковер. Фронтовик не испугался грозно сведенных обкомовских бровей, отвечал спокойно и находчиво, как всегда. Гроза пронеслась мимо…
В тот год готовилась энциклопедия саратовской журналистики. Михаил Давыдович сам написал для нее свою «линию жизни». Энциклопедия, слава богам и Саратовскому СЖ, скоро вышла. Но как поскорей переправить ее в Израиль? Общая знакомая отказалась – томик-то увесистый. Я, в растрепанных чувствах шла из Союза домой. И вдруг мой телефон зазвонил: «Говорит знакомый Исхизовых. Можно забрать книгу?». Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь…
Человек уезжал из города по Сокурскому тракту, когда его настиг звонок Ирины Исхизовой. И увесистость тома не остановила!.. Теперь я плакала уже не от огорчения, а от радости. Мир не без добрых людей.
Ирина потом написала, что Михаил Давыдович три дня не расставался с энциклопедией. А в день ее презентации прислал письмо: «Спасибо Союзу журналистов! Большое спасибо всем, кто задумал и создал эту энциклопедию! Все мы разные, а в этой книге вместе. Это здорово! Если бы так в жизни - свернули бы горы».

А эти его слова я бы вообще выбила золотыми буквами на памятнике героям войны: «Я не оказывался в окружении, не попадал в плен, среди моих командиров не было дураков, садистов, пьяниц, или, скажем, антисемитов. Среди моих боевых товарищей не было трусов, подлецов, шкурников и мародеров. У меня была «нормальная война».
О, это подкупающая исхизовская прямота! Спасибо вам, МД, за «вашу войну»…

P.S.Когда вчера дописывала очерк, из-за моря пришла печальная весть: не стало моего старшего друга, чудесного журналиста, писателя , очень светлого человека Михаила Давыдовича Исхизова. Чуть-чуть не дотянул артиллерист до своего самого главного праздника … хорошо, успел подержать в руках «Летопись истории страны», где есть и его страничка, политая кровью солдата.
Пройдут годы, но военные книги Исхизова будут все так же стоять рядом с честной прозой Симонова, Некрасова, Василя Быкова. На одной полке.


Предлагаем вниманию читателя три документальных рассказа Михаила Исхизова о войне

Бойцов ИПТАПов на фронте иногда называли «смертниками». И это понятно. Человек не может выходить на дуэль с танком. Когда на тебя идут танки, это страшно. Прет на тебя железная махина и вот-вот раздавит. Пехота беспомощна. Противотанковые ружья – это игрушки.
Гранатами тоже не особо набросаешься. И тогда создали ИПТАП.
Доморощенные стратеги в первые годы войны стали размещать «сорокапятки» в порядках пехоты. А что она может сделать, «сорокапятка»? Слишком маленький калибр для брони. Вражеские танки ее на ходу расстреливали или давили. После таких дел, все бойцы ИПТАПов стали считаться «смертниками». Но у нас уже и калибр другой, и тактика другая. В смысле потерь?.. Так на фронте везде опасно. Разница в чем: убыль в пехоте, или, скажем, у танкистов, происходит постоянно и постепенно. А у нас сразу.В пехоте, после атаки полвзвода осталось. Значит, взвод есть.А у нас: накрыло пару орудий, и нет взвода. Вот вам опять - «смертники».И еще: нас меньше и мы на виду. Значит, и потери видней..За год с небольшим что я провел в полку, до самого ранения, погибли или были покалечены в бою по меньшей мере 90 % бойцов расчетов.
На нашей батарее, например, из «стариков» оставалось три человека, которые выжили за этот год, провоевав от Прохоровки до «новой границы», это - взводный Пономаренко, я, единственный из расчетов, и бессменный старшина батареи Журин. Мы знали, что нас ждет, но не было какой-то подавленности, ощущения обреченности
Я повторю, что пехота против танков беспомощна. Но пехота знала, что расчеты ИПТАПа прикроют ее от больших, страшных, покрытых броней танков. Сами могут погибнуть, но прикроют. А это ох как много значило для каждого пехотинца! Потому и уважали.
И танкисты уважали. Мы своими пушечками на рукавах (отличительная эмблема истребителей танков) гордились. Половина из заданий, которые нам поручали, были заранее гибельные, «обрекающие на верную смерть», но у нас никто не унывал, наше моральное состояние, как тогда говорили, было «на высоком уровне»
Мы, противотанкисты, не себя жалели, а наших танкистов, ведь они все время идут под огонь и сгорают заживо, а мы все-таки на месте стоим, окопаны и замаскированы.
У нас если кого ранят, то всегда есть хоть какой-то шанс, что раненого вынесут с огневой позиции и доставят в санбат, а у них…
В ИПТАПе совершенно другие отношения между людьми, чем в других любых частях. Другая атмосфера, отличные молодые ребята вокруг тебя, порядочные люди, надежные товарищи. Круговая порука и поддержка. У нас иначе было нельзя.
У нас даже фронтовые будни были, выразимся так – «мягче», мы свое отстреляем, и кто жив, потом отдыхает неделю в тылу. Пехота иной раз смотрела на нас с завистью, как на «жирующих и шикарно живущих». Мы пешком не ходим, имеем много передышек, кормят нас отлично. Да и дурных командиров у нас было намного меньше, чем в пехоте, и нас, в отличие от пехоты, не гнали …брать в лоб каждый бугор и каждое село по дороге. Судьба пехотинцев была просто страшной. Посмотришь иной раз, как немецкие танки давят пехоту, кто-то из бойцов стоит насмерть, кто-то пытается убежать, и все равно погибает от огня танковых пулеметов… И бежать им было некуда. Всю войну заваливали немцев трупами пехоты.
И офицеры у нас в ИПТАПе были спокойные так что, служба в «смертниках» имела много своих положительных факторов.
Даже после войны, когда в компаниях собирались ранее незнакомые друг с другом фронтовики, когда на вопрос – «Где воевал?», отвечаешь – «В ИПТАПе», то сразу к тебе весьма почтительное отношение.

Нас предупредили, что ожидается ночная танковая атака. Обычно немцы ночью не воевали, но черт их знает, что они на этот раз придумали. Батарею выдвинули вперед, мы определили позиции. Комбат построил личный состав и объяснил обстановку.
А главное было в том, что танки в темноте, хоть с трудом, но воевать могут, а орудийные расчеты совершенно беспомощны. Комбат и предложил: надо кому-то выдвинуться вперед, и когда танки подойдут, осветить поле ракетами. Ракеты у нас были.
Целый мешок, сотни две. Не помню уж где, но прихватили на всякий случай. Хорошие ракеты, на парашютиках. Мы эти ракеты курочили: парашютики шелковые, из них шикарные носовые платочки получались. Теперь, вроде, могли пригодиться и по делу.
Комбат спрашивает: «Кто пойдет? Нужен доброволец». Я вышел из строя. И еще двое вышли. Почему комбат выбрал меня? Может быть потому, что я к этому времени был «старичком», считался надежным. У него было основание верить, что я сделаю все, как надо. Кроме того, я мог лучше других управиться с ручным пулеметом.
Ребята помогли. Пока я готовил «Дегтярь», проверял диски, выкопали три ячейки: первую, метров полтораста от орудия, остальные – метров в ста друг от друга. Я оставил орудие на наводчика и перебрался в крайнюю. Со мной «Дегтярь», ракетница и две сумки. В одной три диска, другую набил ракетами. Кто знает, сколько их потребуется? Ночь темная, безлунная. Жду, прислушиваюсь. Но ничего не слышно. Помню, даже кузнечики не стрекотали. Может быть, время для них было не подходящее или место не то. Но тихо. Спать почему-то нисколько не хотелось. Уверенность – уверенностью, а нервишки пошаливали. Уже перед рассветом, я решил, что обойдется. Не будет сегодня никаких танков… Еще часик, и можно будет отправляться к своим. Обрадовался. И, конечно же, по закону подлости, вскоре услышал шум моторов. Шли немецкие танки, это точно.
У наших звук совершенно другой. Собрался. Нервишки, как это бывает в бою, где-то там остались. Вглядываюсь, но ничего не видно. А гул приближается, и довольно быстро. Стиснул зубы, жду: надо подпустить поближе, чтобы орудия били наверняка. Подпустил метров на сто (мы потом осматривали поле боя, оказалось, что я их подпустил метров на двести пятьдесят, они мне за сто показались), и ракету в небо. Она еще не загорелась, а я еще три ракеты успел выпустить. И стало светло. Не как днем, но достаточно светло, чтобы видеть, и чтобы стрелять. Я и увидел. Все, как нас предупреждали. Танки, идут колонной по дороге. Отсюда не видно: есть десант или нет, но я на всякий случай полоснул по броне передних танков из «дегтяря». И через каких-то несколько секунд ударили орудия, все четыре. Я не стал смотреть, что стало с танками, выбрался из своего окопчика и зайцем рванул в другой. Забрался в него, а две из четырех моих ракет погасли. Мне и посмотреть некогда, что на поле делается: повесил еще четыре ракеты, прикончил диск, сбросил его и бегом к следующему окопчику. Я толком и не видел, как бой проходил, сколько там было танков, имелся ли на броне десант… Не до того было. Освещал поле боя. Мы потом подсчитали пять подбитых немецких танков. Остальные отошли, мы так и не узнали, сколько их было. Убитых и раненых они увезли с собой.

Правда о войне

Правда о войне… Ее, пожалуй, сейчас еще нет. Была одна большая война для всех нас. И в то же время у каждого фронтовика была своя война. Своя война и своя правда об этой войне. Представьте себе мозаику, растянувшуюся от Белого моря до Черного.
И каждый камешек этой мозаики - воспоминания фронтовика.
На какое же большое расстояние надо отойти, чтобы они слились в единую картину.
Прошло всего семьдесят пять лет. Мы еще слишком близки к этому событию.
Лет через двести, наверное, правда будет одна.
Что касается отражения Великой Отечественной войны в художественной литературе, могу говорить только о том, что прочел. И только исходя из своих личных представлений «о правде войны». А представления у меня, вероятно, довольно узкие (как и у каждого фронтовика). Я не оказывался в окружении, не попадал в плен, среди моих командиров не было дураков, садистов, пьяниц, или, скажем, антисемитов.
Среди моих боевых товарищей не было трусов, подлецов, шкурников и мародеров.
У меня была «нормальная война».
Книги, которые произвели на меня наибольшее впечатление?
Если подходить строго, очень строго, роман Шолохова «Они сражались за родину», повесть Курочкина «На войне, как на войне», «Горячий снег» Бондарева…
Казакевич, Богомолов, Некрасов, Бакланов… Еще, наверное, с десяток подобных книг.
Наверное, я видел войну именно такой, именно такой представляю ее себе.
Я написал «о войне» две книги: «Повесть о первом взводе» и «День да ночь».
Пытался показать правду. А уж как получилось – не мне судить.
И о других книгах. Думаю, что о героическом и трагическом партизанском движении правдиво рассказывают пронзительно откровенные повести Алеся Адамовича и Василя Быкова. А главным произведением о том времени для меня стал роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Книга с нелегкой судьбой (рукопись ее была изъята КГБ и вышла она у нас в стране только после крушения Советской власти). Эта книга не только и не столько о войне, сколько о судьбах людей, в жизнь которых вмешалась война.
Наиболее выразительно, на мой взгляд, отражают войну художники.
Они не пытаются писать правду, они создают символы. Вспоминаю, добрую, теплую картину Лактионова «Письмо с фронта», бесшабашную, лихую «Тачанку» Грекова и, наконец, «Апофеоз войны» Верещагина. Художник посвятил это полотно полководцам и завоевателям всех времен и народов. Гора черепов. Впечатляет…